Случайно прочел в одной из камышинских газет послесловие к выставке московских художников, которая недавно проходила в Деловом центре. Автор заметок ― никогда, по-моему, прежде не писавшая о живописи журналистка. Она заявила, что разочарована вернисажем. А местные художники, разделившие ее разочарование, предлагают и вовсе странные вещи: «Хочу обратиться к богатым людям Камышина. Пригласите этих художников на пленэр еще раз, и мы сразимся на холстах…» Возможно, воинственный призыв к «сражению» и стал предлогом к этим моим размышлениям.
Посмотрев признанных мастеров кисти в музеях Парижа, Рима, Мадрида, Амстердама, Лондона, могу утверждать: мировые шедевры ― это далеко не то, что понятно и нравится всем. И, скажем, в музее экспрессионистов во Франции, где туристы и знатоки прекрасного со всех континентов изучают «загадки» мэтров, я тоже принимал не все. Вообще сложно найти зрителя, который бы легко «расшифровал», к примеру, Пикассо, Шагала, Ван Гога, Гогена, Малевича, Моне… Но мир не сомневается, что они гении.
Поэтому, по меньшей мере, легковесными кажутся мне оценки доморощенных ценителей, которые что-то отвергают в искусстве только потому, что не понимают написанного.
Мне как-то пришлось долго беседовать с одной из лучших искусствоведов Парижа, которая объясняла нашу «дремучесть» так.
― На классической картине, ― говорила она, ― вы воспринимаете то, что видели в жизни: лицо, дерево, небо. Вам понятно, потому что это скопировано с природы. Но некоторые художники видят мир совсем по-другому. Он у них может «вращаться», «делиться», ассоциироваться с неожиданными образами и предметами. И их взгляд вовсе не означает, что наш многомерный и непостижимый мир должен быть выражен только рекой, веткой или цветком. Важно картиной разбудить в зрителе соучастие, созвучие. И коль такие зрители у картин есть ― никто не вправе принизить талант «неклассического» мастера.
Знаете, однажды в Камышине на выставке известного волгоградского мастера Владислава Коваля я наблюдал вопросы по поводу его «Трансформера XX века»: мол, что это еще такое? А когда сам Владислав рассказал, как «собирается» этот художественный «трансформер», в котором сконцентрированы все великие события века (революция, индустриализация, война, возрождение страны), стало понятно ― художник создал уникальную картину. Она движется, трансформируется. Нужно всмотреться, вдуматься, чтобы понять все ее пласты.
Поэтому мне видится, что авторы «разгромной» корреспонденции не поняли московских мастеров не потому, что художники слабые. А, возможно, потому, что зрителям некогда было думать.
Предложение соревноваться на холстах принадлежит уважаемому камышинскому художнику Владимиру Добрынину. Но разве можно соревноваться в творчестве? Может, в понимании камышинского зрителя победил бы в «битве» на пленэре и Добрынин. Но ведь это не оттого, что как живописец он безупречен. А, скорее, оттого, что многие камышане ни к какому искусству, кроме местного, и не прикасались. Помните, мы в свое время «побеждали» Вавилова, Пушкина, Сикорского?.. У нас не принимали Солженицына. Считали «не такими» Мандельштама, Губермана. А спросите и сейчас любителей легкого романа, нравятся ли им Фолкнер, Сэлинджер, Кафка? Их великие имена уже никогда не перестанут быть великими из-за того, что на такую литературную высоту не подняться кому-то в Камышине.
… Мне немного жаль местного критика, который советует организаторам показа не привозить в Камышин сложных художников. Лучше, мол, помогать своим. А я считаю: лучшая помощь своим ― это привозить известных коллег! И не только московских. Да, Мастера могут нравиться или не нравиться. Но наши художники получают возможность сравнивать, размышлять, смотреть на новую технику и решения в цвете. Не принимать они тоже имеют право. Но вот этот шаг «за порог» камышинских мастерских ― он дорогого стоит!
Не так давно я подарил камышинскому певцу Волги Павлу Ивановичу Бутяеву книгу с иллюстрациями Караваджо. Павел Иванович спросил меня: «Зачем? Я должен быть похожим на Караваджо?». Я сказал: «Конечно, нет. Но чтобы оставаться похожим только на себя, всегда хорошо посмотреть на великих».
Одно наблюдение. Власти нашей страны никогда не мешали иконописи. Государству это было не надо, к счастью. И этот вид живописи, взяв и от Греции, и от Византии, со временем сформировался в прекрасную русскую школу ― признанную во всем мире.
Искусство вообще-то не боится, когда по нему рубят с плеча. Ведь оно остается. А теряем, горячась, ― мы. Об этом и стоит всегда помнить.
